Неточные совпадения
На улице было солнечно и холодно, лужи, оттаяв за день, снова покрывались ледком, хлопотал ветер, загоняя в воду перья
куриц, осенние кожаные листья, кожуру лука, дергал пальто Самгина, раздувал его тревогу… И, точно в ответ
на каждый толчок ветра, являлся вопрос...
На другой день он проснулся рано и долго лежал в постели,
куря папиросы, мечтая о поездке за границу. Боль уже не так сильна, может быть, потому, что привычна, а тишина в кухне и
на улице непривычна, беспокоит. Но скоро ее начали раскачивать толчки с
улицы в розовые стекла окон, и за каждым толчком следовал глухой, мощный гул, не похожий
на гром. Можно было подумать, что
на небо, вместо облаков, туго натянули кожу и по коже бьют, как в барабан, огромнейшим кулаком.
Вспоминая все это, Самгин медленно шагал по комнате и неистово
курил. В окна ярко светила луна,
на улице таяло, по проволоке телеграфа скользили, в равном расстоянии одна от другой, крупные, золотистые капли и, доскользнув до какой-то незаметной точки, срывались, падали. Самгин долго, бессмысленно следил за ними, насчитал сорок семь капель и упрекнул кого-то...
Он сидел,
курил, уставая сидеть — шагал из комнаты в комнату, подгоняя мысли одну к другой, так провел время до вечерних сумерек и пошел к Елене.
На улицах было не холодно и тихо, мягкий снег заглушал звуки, слышен был только шорох, похожий
на шепот. В разные концы быстро шли разнообразные люди, и казалось, что все они стараются как можно меньше говорить, тише топать.
— Да, у нас много
кур; мы продаем яйца и цыплят. Здесь, по этой
улице, с дач и из графского дома всё у нас берут, — отвечала она, поглядев гораздо смелее
на Обломова.
Весь день все просидели, как мокрые
куры, рано разошлись и легли спать. В десять часов вечера все умолкло в доме. Между тем дождь перестал, Райский надел пальто, пошел пройтись около дома. Ворота были заперты,
на улице стояла непроходимая грязь, и Райский пошел в сад.
— «Где ж берут сигары? мы
на улице видели, все
курят».
Одни из них возятся около волов, другие работают по полям и огородам, третьи сидят в лавочке и продают какую-нибудь дрянь; прочие покупают ее, едят,
курят, наконец, многие большею частью сидят кучками всюду
на улице, в садах, в переулках, в поле и почти все с петухом под мышкой.
Идучи по
улице, я заметил издали, что один из наших спутников вошел в какой-то дом. Мы шли втроем. «Куда это он пошел? пойдемте и мы!» — предложил я. Мы пошли к дому и вошли
на маленький дворик, мощенный белыми каменными плитами. В углу, под навесом, привязан был осел, и тут же лежала свинья, но такая жирная, что не могла встать
на ноги. Дальше бродили какие-то пестрые, красивые
куры, еще прыгал маленький, с крупного воробья величиной, зеленый попугай, каких привозят иногда
на петербургскую биржу.
Въезжая в эти выселки, мы не встретили ни одной живой души; даже
куриц не было видно
на улице, даже собак; только одна, черная, с куцым хвостом, торопливо выскочила при нас из совершенно высохшего корыта, куда ее, должно быть, загнала жажда, и тотчас, без лая, опрометью бросилась под ворота.
В одном из домиков нашей
улицы поселился какой-то барин, с шишкой
на лбу и чрезвычайно странной привычкой: по праздникам он садился у окна и стрелял из ружья дробью в собак, кошек,
кур, ворон, а также и в прохожих, которые не нравились ему.
Если близко к нам подходит
курица, кошка — Коля долго присматривается к ним, потом смотрит
на меня и чуть заметно улыбается, — меня смущает эта улыбка — не чувствует ли брат, что мне скучно с ним и хочется убежать
на улицу, оставив его?
В одной избе, состоящей чаще всего из одной комнаты, вы застаете семью каторжного, с нею солдатскую семью, двух-трех каторжных жильцов или гостей, тут же подростки, две-три колыбели по углам, тут же
куры, собака, а
на улице около избы отбросы, лужи от помоев, заняться нечем, есть нечего, говорить и браниться надоело,
на улицу выходить скучно — как всё однообразно уныло, грязно, какая тоска!
На одном из окон этой комнаты сидели две молодые женщины, которых Розанов видел сквозь стекла с
улицы; обе они
курили папироски и болтали под платьями своими ногами; а третья женщина, тоже очень молодая, сидела в углу
на полу над тростниковою корзиною и намазывала маслом ломоть хлеба стоящему возле нее пятилетнему мальчику в изорванной бархатной поддевке.
— Позвольте, дорогой сенатор! — прервал я его, — вероятно, кто-нибудь из русских"веселых людей"ради шутки уверил вас, что каторга есть удел всех русских
на земле. Но это неправильно. Каторгою по-русски называется такой образ жизни, который присвоивается исключительно людям, не выполняющим начальственных предписаний. Например, если не приказано
на улице курить, а я
курю — каторга! если не приказано в пруде публичного сада рыбу ловить, а я ловлю — каторга!
То же выражение читаете вы и
на лице этого офицера, который в безукоризненно белых перчатках проходит мимо, и в лице матроса, который
курит, сидя
на баррикаде, и в лице рабочих солдат, с носилками дожидающихся
на крыльце бывшего Собрания, и в лице этой девицы, которая, боясь замочить свое розовое платье, по камешкам перепрыгивает через
улицу.
— Вы, может быть, припомните, что садик около его домика выходит
на улицу, и он этот садик (Максинька при этом хоть и слегка, но повторил свой трагический хохот) прошлой весной весь засадил подсолнечникам «. Прекрасно, знаете, бесподобно! Мы все лето упивались восторгом, когда эти подсолнечники зацвели, потом они поспели, нагнули свои головки, и у него вдруг откуда-то, точно с неба нам свалился, суп из
куриц!
Тут, напротив, стлалась зеленая мурава, и две
курицы, желавшие понежиться в пыли
на солнечном припеке, должны были выйти для этого за калитку и лечь под ее порогом
на улице.
В этой
улице его смущал больше всех исправник: в праздники он с полудня до вечера сидел у окна,
курил трубку
на длиннейшем чубуке, грозно отхаркивался и плевал за окно. Борода у него была обрита, от висков к усам росли седые баки, — сливаясь с жёлтыми волосами усов, они делали лицо исправника похожим
на собачье. Матвей снимал картуз и почтительно кланялся.
Сдвинувшись ближе, они беседуют шёпотом, осенённые пёстрою гривою осенней листвы, поднявшейся над забором. С крыши скучно смотрит
на них одним глазом толстая ворона; в пыли дорожной хозяйственно возятся
куры; переваливаясь с боку
на бок, лениво ходят жирные голуби и поглядывают в подворотни — не притаилась ли там кошка? Чувствуя, что речь идёт о нём, Матвей Кожемякин невольно ускоряет шаги и, дойдя до конца
улицы, всё ещё видит женщин, покачивая головами, они смотрят вслед ему.
Куры, разрывшие грядки, собака, выпившая куриное яйцо, кошка, посетившая погреб, зависть к успеху дочери соседа у парней, ревность к мужу — вся жизнь выносилась
на улицу в резких криках, в обидных словах и с яростным бесстыдством кликуш оплёвывалась желчью, обливалась грязью.
Летом, в жаркий день, Пушкарь рассказал Матвею о том, как горела венгерская деревня, метались по
улице охваченные ужасом люди, овцы, мычали коровы в хлевах, задыхаясь ядовитым дымом горящей соломы, скакали лошади, вырвавшись из стойл, выли собаки и кудахтали
куры, а
на русских солдат, лежавших в кустах за деревней, бежал во тьме пылающий огнём человек.
Нужно было ехать по Старой Кедровской
улице, но Гордей Евстратыч повернул лошадь за угол и поехал по Стекольной. Он не хотел, чтобы Пазухины видели его. Точно так же объехал он рынок, чтобы не встретиться с кем-нибудь из своих торговцев. Только
на плотине он попал как
кур в ощип: прямо к нему навстречу катился в лакированных дрожках сам Вукол Логиныч.
— Владимир Ипатьич! — прокричал голос в открытое окно кабинета с
улицы Герцена. Голосу повезло: Персиков слишком переутомился за последние дни. В этот момент он как раз отдыхал, вяло и расслабленно смотрел глазами в красных кольцах и
курил в кресле. Он больше не мог. И поэтому даже с некоторым любопытством он выглянул в окно и увидал
на тротуаре Альфреда Бронского. Профессор сразу узнал титулованного обладателя карточки по остроконечной шляпе и блокноту. Бронский нежно и почтительно поклонился окну.
Наутро город встал как громом пораженный, потому что история приняла размеры странные и чудовищные.
На Персональной
улице к полудню осталось в живых только три
курицы, в крайнем домике, где снимал квартиру уездный фининспектор, но и те издохли к часу дня. А к вечеру городок Стекловск гудел и кипел, как улей, и по нем катилось грозное слово «мор». Фамилия Дроздовой попала в местную газету «Красный боец» в статье под заголовком: «Неужели куриная чума?», а оттуда пронеслось в Москву.
— Кошмарное убийство
на Бронной
улице!! — завывали неестественные сиплые голоса, вертясь в гуще огней между колесами и вспышками фонарей
на нагретой июньской мостовой, — кошмарное появление болезни
кур у вдовы попадьи Дроздовой с ее портретом!.. Кошмарное открытие луча жизни профессора Персикова!!
— Позвольте вам доложить, позвольте, позвольте, Иван Иванович, это совершенно невозможно. Что ж делать? Начальство хочет — мы должны повиноваться. Не спорю, забегают иногда
на улицу и даже
на площадь
куры и гуси, — заметьте себе:
куры и гуси; но свиней и козлов я еще в прошлом году дал предписание не впускать
на публичные площади. Которое предписание тогда же приказал прочитать изустно, в собрании, пред целым народом.
Мы их уничтожали,
курили трубки, слушали разные повести, рассказываемые наставником нашим о подвигах бурсаков
на вечерницах и
улицах в городе, ночных нападениях
на бакчи и шинки за городом; извороты при открытии и защите товарищей, и многое тому подобное.
В промежутках между танцами кавалеры выходил
на улицу на мороз,
курили и охлаждались, обмахиваясь платками. Пар валил от них, как от почтовых лошадей.
Боровцов. Известно для чего — для страха, чтоб не очень забывались. А то нешто мы так живем, как в законе написано? Нешто написано, что
на улице трубку
курить, а ты за воротами сидишь с трубкой. Нешто писано, что по десяти процентов в месяц брать, а он берет же.
Приехав апрельским утром в уездный городишко N., он остановился
на постоялом дворе старовера Рябухина, где за двугривенный в сутки ему дали светлую и чистую комнату с условием, что
курить он будет
на улице.
— Ведь был же уговор —
на улице не
курить.
Куры, что копаются
на улицах в песке, свиньи, что усердно разрывают
на соборной площади луговину, и те делают свое дело тихо, смирно.
Светало. Я сполоснул руки сулемою и вышел наружу
покурить.
На улице было безлюдно; в березах соседнего сада чирикали воробьи. Аксинья тоже вышла.
Поджаров подумал,
покурил и, чтобы успокоиться, вышел
на улицу.
После обеда в первый раз я вышел
на улицу в штатском пальто, с тросточкою в руках. В руке держал папироску и
курил спокойно, не оглядываясь по сторонам.
Пойте,
курите, кричите, танцуйте
на улицах, усаживайтесь тут же
на улице у дверей погребка пить свою кружку пива — никто вам ни слова не скажет.